300 лет назад, в селе Мишанинском Куроостровской волости Холмогорского уезда Архангельской губернии в семье помора, черносошного крестьянина, родился человек, о котором мы вспоминаем с почтением и глубоким уважением.

 «Рождённый под хладным небом северной России, с пламенным воображением, сын бедного рыбака сделался отцом российского красноречия и вдохновенного стихотворства. Ломоносов был первым образователем нашего языка; первый открыл в нём изящность, силу и гармонию…», – такими словами отзывается о Михайле Васильевиче русский историк Карамзин.

 Он служил Отечеству, которое в стихах высокопарно воспевал без притворства. Для Отечества, которое едино в прошлом, настоящем и будущем, Ломоносов создавал риторику, открывал законы физики и химии, проникал в искусство мозаики. Боролся, как мог, с комплексом национальной неполноценности, составляя патриотический вариант истории Руси. И вот парадокс: хотя Ломоносов был откровенно пристрастным историком, многие его предположения, как показало время, оказались ближе к научной правде, чем гипотезы тех учёных, которые гордились своей холодной объективностью. Когда властям требовалось пробудить в русском народе самоуважение – они обращались к наследию Ломоносова. Так было при Александре III, так случилось в 1930 – 50-е годы…

В православном мире принято критическое отношение к просветителям XVIII века. И это неудивительно. Идеология французской революции – агрессивное безбожие. Многим казалось очевидным и неизбежным, что развитие науки ведёт к материализму. Но все попытки приписать Ломоносова к предтечам научного атеизма выглядели бледно.

Что могли предъявить исследователи, доказывая «антиклерикализм» великого просветителя? Пожалуй, только «Гимн бороде» – язвительную (но не кощунственную!) сатиру на староверов, да и не только на них.

Во многом Ломоносов был родственной душой для своих современников – французских и немецких просветителей. Как и они, он стремился к познанию материального мира, видел в развитии просвещения ключ к исправлению нравов. Но при этом русский просветитель понимал, что есть и другое измерение бытия, которое невозможно усовершенствовать лабораторными экспериментами.

О тех метаниях молодой души мало что известно, но для нас важно, что Ломоносов никогда не был железным прагматиком, холодным рационалистом и скептиком, голос Евангелия постоянно звучал в его сердце. Это нельзя объяснить влиянием матери или деда. Сотни поповичей, уйдя в науку, а то и в революцию, стали убеждёнными богоборцами или, подобно академику Павлову, скептиками…

Нрав у Михайлы Васильевича был неуёмный, свободолюбивый. И Ломоносов пришёл к вере, осознанно избрав смирение критического ума – все остальные дороги вели в сторону от храма.

Он всю жизнь напряжённо размышлял о соотношении науки и религии в мире, в обществе и в собственном сердце. Вот некоторые рассуждения Ломоносова:

«Природа и вера суть две сестры родные, и никогда не могут прийти в распрю между собою. Создатель дал роду человеческому две книги: в одной показал свое величество, в другой свою волю. Первая книга – видимый сей мир. В этой книге сложения видимого мира физики, математики, астрономы и прочие изъяснители Божественных в натуру влиянных действий суть то же, что в книге Священного Писания пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божественную волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по псалтыри можно научиться астрономии или химии».

Рациональное и духовное, земное и недостижимое – в мировоззрении Ломоносова эти начала уживались если не бесконфликтно, то мирно. Мало кто из неутомимых исследователей природы с такой светлой убеждённостью благословлял всё сущее…

Быть гением – это, прежде всего, обременительный долг. Ломоносову приходилось бороться с куда более сильными искушениями, чем те, которые одолевают нас.  Он бывал и вспыльчивым, и гневливым, подчас держался гордецом.

Побеждая в себе гордыню, Ломоносов  переплавлял её в «благородную упрямку». Это смелость, настойчивость, одержимость. И – умение терпеть и смиряться. Ради высокой цели, за други своя.

Каких бы успехов ни достигал Ломоносов в науке и политике, а также в сочинении ежегодных од императрицам – он не бросал духовную поэзию, которая была для него голосом души. И славил Творца – не только во весь голос, но и шёпотом, наедине с молитвой.

Подготовленно иереем Михаилом Поликаровским