Господствовать над собой, особенно на первых порах духовной борьбы, крайне трудно. От постоянного противления себе нервы страдальца превращаются в какой-то сжатый болючий комок, расшевеливаемый железным острием, и слезы льются из глаз. Потому-то непорочное служение его Богу причисляется к ежедневному мученичеству, и венец ему плетется из лилий благодатных дарований. Слезы его—жертва Богу, как и кровь, которую мученики пролили за Христа. Умерщвляющий страсти при этом отрекается от чувственности, видимых земных опор, надежд, утешений и обращен к одному невидимому. Его самопожертвование простирается до отрицания многого, приятного в мирском быту, например: блуда, нечистоты, злой похоти и любостяжания (Кол. 3, 5).
Из всех сопротивлений бескровных мучеников страстям самое длительное и тяжелое есть подавление гордости с присущими ей мечтами, чувствами и влечениями. На почве разрыва с привычкой властвовать, хранить нарядную внешность, репутацию умного человека и чем-либо возвышаться над другими у всякого христианина вырастает масса болей и мук от самообезличивания и изглаждения в себе всего обычного людям. Гордость наиболее живуча в каждой падшей душе и очень неохотно мирится с утеснением. Ей трудно уступать, прощать, снисходить к чужим немощам, не стоять на своем в неуспехах, огорчениях и ежедневных неприятных случаях. Она с большим неудовольствием принимает личные беспокойства, не хочет дожидаться конца нудных бесед, первою начинать разговор с другими. Ей противно предупреждать других приветственными поклонами.
Много есть и еще всевозможных мелочей, где гордости тяжело терпеть, молчать, извинять других и услуживать им с самоукорением. Оттого-то сознательное смирение христианской личности и опорожнение ее от самоцена во всех проявлениях есть страдание, насилие над собой и отвержение себя. Даже в малом смиряться прискорбно, так как гордость неповоротлива к самоуничижению. И только после кровавого самопринуждения достигается искомое долготерпение, подобное крепкой стене, которая не дает трещин для выпадов сквозь эти отверстия горделивых обид, своеволий и заносчивости всякого рода.
Болезненно мучительны, далее, изменения своей неподвижности к благотворению, несносности в обращении и замкнутости от всех, навык быть всегда добрым и самоотверженно услужливым. При подавлении порывов жестокости, вот-вот готовых обрушиться на кого-либо, спертые силы зла в борющихся с собою так и брызжут из их существа нервностью, раздражительностью и возмущениями. Часто весь мир кажется им мрачным, люди злыми, своя личность никуда не годной или болючим нарывом, к которому нельзя и прикоснуться. Тогда хочется им заявлять громко всем окружающим о своем внутреннем раздвоении между долгом милосердия и нехотением побеждать зло добром, проклятия — благословениями, обиды — молитвою за обидчиков. Между тем, заповеди Евангелия безусловно требуют от них, чтобы они снисходительно и часто терпели человеческую взыскательность и прихотливость, всем являли кроткое великодушие и преодолевали в себе отвращение, охлаждение и нерасположение к нелюбимым людям. Это — настоящее мученичество.
Христиане поистине духовно рождаются в Церкви на страдание, чтобы, как искры, устремляться вверх (Иов 5,7). Страдание, преисполняя их боголюбием, а вместе и любовию друг ко другу и ко всем(1 Фес. 3,12), само по себе превращает земную жизнь их в сплошной крестный ход к небу. «Твердо верующие,— скажем словами прп. Марка Подвижника,— всякий день умирают ради любви Христовой… и не помышляют ничего другого, кроме того, как бы достигнуть в совершенную любовь Христову».
Вольные и невольные страдания постепенно умерщвляют человеческое самолюбие. Они чудно оживляют настроение любви у пострадавших и утончают их восприимчивость к благодати. Претерпевый до конца, говорит Писание, той спасен будет (Мф. 10, 22). И еще: По мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше (2 Кор. 1, 5). Это спасение и утешение благодатию Божиею прп. Макарий Египетский описывает так: бескровные мученики бывают «препобеждены небесным желанием, отдаются ему в плен и отрешаются от всякой мирской любви и всяких земных уз, чтобы возможно им было одно то желание иметь всегда в сердцах и не примешивать к нему ничего иного». «Иногда такою радостию и любовию разжигается их дух, что, если бы можно было, вместили бы всякого человека в сердце своем, не отличая злого от доброго».
Епископ Саратовский Вениамин (Милов).
